— Развяжи меня. — Я не знал, понимает ли меня мальчишка, но отца он, вроде бы, понимал. — Пожалуйста, развяжи меня, — сказал я максимально спокойным голосом.

Его грязная рука скользнула под резинку моих трусов.

— Я помогу тебе, если смогу двигать руками, — сказал я, сохраняя спокойный голос. — Развяжи меня.

К моему удивлению, мальчик подошел и начал развязывать веревки, обмотанные вокруг ножек кровати. Я лежал неподвижно, позволяя ему развязать сначала один узел, затем другой. Я сгибал пальцы, но не двигался и не говорил ни слова, пока он не развязал мне ноги. Затем я сильно ударил мальчишку в грудь, скинув его с кровати. Я вскочил, схватил его за голову и ударил ей об стену, оставив пятно бледной крови.

— Что там происходит? — спросил мой отец с другой стороны двери. — Любовь моя, с тобой все хорошо?

Я выпрыгнул в окно. Порезался об стекло, но, в какой-то степени, массивные шторы защитили меня. Мне было все равно, даже если бы меня раскроило на ленты. Я покатился по траве и вскочил, руки и голова кровоточили от десятков крошечных порезов. Я побежал через улицу к дому мистера Мерфи. Не постучав, распахнул незапертую дверь.

Гостиная Мистера Мерфи была уничтожена, стулья и столы повалены, диван разорван.

Среди поломанной мебели на четвереньках ползал одичавший голый мальчик покрытый грязью.

Мистер Мерфи стоял в коридоре, абсолютно голый. Я побежал к миссис Грант, которая жила по соседству, но ее жилье тоже было уничтожено грязным мальчишкой, ползающим по разорванному ковру.

Из нашего квартала я побежал на бульвар Лэйквуд и не останавливался, пока не добрался до телефона. Дрожащими руками, я порылся в карманах, пытаясь найти немного мелочи. Брюки все еще были расстегнуты. Найдя четвертак, я бросил его в щель для монет.

Но кому я позвоню?

Я постоял там какое-то время. Понятно, что полиция мне не поверит. Они посчитают мою историю розыгрышем, особенно если отследят звонок из общественного телефона. Никого из друзей отца за пределами нашего района я не знал. Друзей в Лос-Анджелесе у меня не осталось. Никто другой мне не поверит, потому что я выгляжу кошмарно: все подумают, что я сошел с ума.

И все мои чемоданы остались в доме отца.

Забрав деньги из лотка для возврата монет, я направился по улице к остановке, где сел на автобус до мотеля. Приняв горячий душ, я лег спать, пытаясь успокоиться.

Утром я позвонил отцу, но телефон был занят. Я решил вызвать полицию.

Когда я рассказал, что случилось, полиция не поверила. Мне пришлось сдать анализ мочи, чтобы они смогли понять, не был ли я под чем-то. Я перезвонил Дженис в Чикаго, но она тоже мне не поверила.

Все, что оставалось, это воспользоваться обратным билетом в кошельке, чтобы улететь домой.

С тех пор, как я вернулся, прошел почти месяц. Сейчас Дженис считает, что в Калифорнии что-то случилось, но, несмотря на многократные пересказы моей истории, она не понимает, что конкретно там произошло, Она полагает, что случилось нечто вроде нервного срыва, и продолжает убеждать меня обратиться за помощью к профессионалам.

После возвращения отцу я не звонил, а он не звонил мне. Удар по голове давно прошел, и ожоги от веревок на руках пропали, но, хотя физические последствия пережитого исчезли, психологическая травма всё же осталась. Хотя бы раз в неделю мне снится мальчишка, и сны становятся все более яркими.

И пугающими.

Очень пугающими.

В последний раз мне приснилось, что вместо Дженис, в качестве жены, со мной живет мальчик.

А когда я проснулся, у меня была эрекция.

Картофелина

Когда я был подростком, жившие напротив нас друзья моих родителей периодически нанимали меня понянчить их сына, пока они уезжают в ресторан и в кино. Это были легкие деньги. Я ел их еду, сидел на их диване, смотрел телевизор и получал за это деньги.

А еще я рассказывал их сыну страшные истории. Одна из них, вдохновленная рассказом «Ночная смена» из одноименного сборника Стивена Кинга, включала в себя огромную живую картофелину, которая жила в подполе нашего дома. Эти истории пугали не только мальчика, они также пугали меня и, по этой причине, я разрешал ему ложиться спать гораздо позже положенного, потому что не хотел находится один в их маленькой, жуткой, третьесортной гостиной.

Годы спустя, я вспомнил про эту живую картофелину и включил её в новый рассказ и новое окружение.

Фермер уставился на… нечто… лежащее возле его ног. Вне всякого сомнения — это была картофелина. Она имела неровные очертания клубня и соединялась с обычной картофельной ботвой. Но на этом сходство с обычной картошкой заканчивалось. Потому что штуковина у его ног была более трёх футов в длину, белой и студенистой. Она ритмично пульсировала и, кажется, отдёрнулась, когда фермер осторожно тронул её лопатой.

Живая картофелина.

Первой мыслью фермера было уничтожить её, порубить лопатой, переехать трактором, потому что зрелище было неестественным, каким-то неправильным. Обычно, природа не позволяет подобной мерзости выживать и он знал, что уничтожив её поступит правильно. Очевидно, что подобное уродство не должно существовать. Но фермер не сделал ничего. Вместо этого, не в силах пошевелиться, почти загипнотизированный он смотрел на картофелину, наблюдая за каждым подъёмом и спадом её пульсации, зачарованный методичными движениями. Она не издавала ни звука и не выказывала никаких признаков разумности, но фермер не мог избавиться от ощущения, что эта штуковина мыслит; наблюдает за ним, как и он за ней; и даже каким-то непонятным образом знает о чём он думает.

Заставив себя оторвать взгляд от ямы, фермер оглядел поле. На нём ещё оставались несколько невыкопаных грядок, нужно было заняться поливом и подкормкой, но он был не силах пробудить в себе ни свою обычную ответственность, ни чувство долга. Фермеру следовало сейчас работать: его время было очень точно расписано, и даже небольшой сбой мог нарушить недельный график, но он понимал, что до конца дня не вернётся к повседневным делам. Они больше не были для него важны. Их значимость уменьшилась, их необходимость стала сомнительной. Всё это могло подождать.

Фермер снова посмотрел на картофелину. Здесь у него было нечто уникальное. То, что можно будет показывать на ярмарке. Вроде того огромного быка виденного в прошлом году, или двухголового ягнёнка, которого выставляли пару лет назад. Фермер покачал головой. У него никогда не было ничего стоящего показа на ярмарке, даже овощей, или скота достойных участия в конкурсе. И вдруг, теперь у него есть вещь заслуживающая своего собственного павильона. Настоящий гвоздь программы.

Но ярмарка будет лишь через четыре месяца.

Чёрт, подумал фермер. Можно устроить здесь свою выставку. Сделать вокруг картофелины небольшую изгородь и брать с людей деньги за просмотр. Для начала он пригласит взглянуть на неё Джека Фелпса, Джима Лоури и кого-нибудь из ближайших друзей. Затем они всем расскажут, и скоро люди со всей округи повалят, чтобы посмотреть на его находку.

Картофелина в яме пульсировала, белая плоть ритмично трепетала, заставляя подрагивать осыпавшуюся с неё землю. Фермер утёр носовым платком полоску пота со лба и понял, что больше не чувствует отвращения к тому, что видит.

Он чувствовал гордость.

Фермер проснулся от незапомнившегося сна, после которого осталось лишь чувство утраты испытанное в реальности сновидения.

Несмотря на то, что было лишь три часа — середина между полночью и рассветом — он вылез из кровати, понимая, что не сможет больше уснуть. Фермер натянул Левисы, прошёл на кухню и налил себе немного несвежего апельсинового сока из холодильника. Встав возле сетчатой двери, он выглянул в поле туда, где оставил невыкопанной живую картофелину. Сияющий лунный свет, создавал странные тени и придавал местности новые очертания. Хоть фермер и не видел картофелину

оттуда, где стоял